Синеус стыдливо опустил глаза, вспомнив о том, что произошло тринадцать лет тому назад. Вопрос брата заставил Рёрика вспомнить о своей жене, по чьему телу он истосковался. Он отодвинул тарелку с обглоданными куриными костями, поднял кубок, вылил в горло оставшиеся капли вина и облизнул пальцы.

— Пошлите за Ефандой. А после жду ту женщину, что до сих пор визжит как свинья. С тобой, — он обратился к Утреду, все еще прислушиваясь к крикам и зовам, которые доносились из глубины крепости, — мы поговорим позже. А пока идите. Я привез вам хорошего вина, мехов, разного другого добра и женщин из Хольмгарда. Неблагодарные вы сукины дети, — он, наконец, улыбнулся, будто никакого напряжения между братьями до этого не было, и поднялся из-за стола.

— Но мы не закончили, — отрезал Синеус.

— Значит, закончим позже, на общем собрании. А теперь уходи. И ты тоже, Утред. Я не видел свою жену два месяца, и знаете ли, такое не ждет, — Рёрик показательно схватил себя за естество и потряс рукой, будто показывая, каким могучим и тяжелым оно было. — Ты, Синеус! Спроси у своего трэлла о женщине. Я привез тебе такую женщину, какая и не снилась тебе! Волос — будто крыло ворона! А живот!

Харальд и Утред молча вышли в коридор.

— Брат, пожалуйста, помоги мне, — Утред тут же подбежал к Синеусу и положил свои руки на его плечи. — Уговори Рёрика оставить меня.

— Я… он конунг. Его слово всегда будет последним.

— Прошу тебя. Помнишь, как однажды ты уговорил его оставить Райана в живых, когда он распял мальчишку на кресте? Ведь ты смог! Смог уговорить! Хотя даже боги бы не смогли тогда остановить его веселье! А что же я? Я же твой брат!

Синеус задумался, но ответа так и не дал, а молча ушел послать за Ефандой. Сам же, не удержавшись и подавив свою злость на брата, ушел на поиски рабыни, привезенной для него. То была женщина невиданных и незнакомых ему прежде кровей. С острым разрезом глаз, что можно пораниться. Маленьким носом, что Синеус не понимал, как она могла дышать. С красными губами, будто спелая ягода. Он взял ее в тот же час в хлеву, вымещая всю злость на брата на бедную девушку, что тихо стонала и плакала под его тучным телом. А затем, выйдя из хлева, он сделал ножом засечку на своем плече — так он считал всех женщин, покоренных им. И потому вся его рука была покрыта шрамами — от указательного пальца до плеча.

***

Когда Ефанда зашла к своему мужу с младенцем на руках, Рёрик выглядел раздосадованным. Девушка мягко улыбнулась, хотя страх и смущение сковывали все ее движения. Она положила сына на лавку, устланную мехами, и поцеловала его крошечные ладошки.

— Я думал, ты оставишь его Катарине, — недовольно бросил Рёрик, расстегивая льняную рубаху и оголяя мясистую волосатую грудь.

— Катарина занята той девушкой, которую ты велел привести, — тихим голосом ответила Ефанда, искренне не понимая, почему ее горячо любимый муж так недоволен. — Неужели ты не истосковался по Игорю? Взгляни же на него! Как он подрос! Наше дитя теперь улыбается!

Она взглядом пригласила Рёрика к лавке, на которой лежал младенец. Конунг бегло посмотрел на сына, а затем покашлял, чтобы прочистить горло.

— Как долго ты будешь называть его славянским именем? Его зовут Ингвар.

— Ингвар, — послушно повторила Ефанда, называя сына скандинавской версией его имени. — Олег его постоянно кличет Игорем, я и привыкла, пока тебя не было.

— И правда, подрос. Пусть растет и дальше, чтобы был таким же сильным, как его отец, — равнодушно произнес Рёрик и стянул с себя штаны.

Ефанда была расстроена, но в том винила лишь себя. Вероятно, она была недостаточно хороша, чтобы их сын имел право на место в сердце варяга. Она понимала, чего ждет Рёрик, и потому, чтобы угодить милому мужу, покорно начала расстегивать платье. Ее белые косы рассыпались по обнаженной груди, набухшей от молока. Соски то ли от стыда, то ли от смущения не вставали. Рёрик не дождался, когда Ефанда закончит манипуляции со своими одеждами, схватил ее за талию, повернул спиной к себе, грубо положил грудью на стол и задрал юбки.

— Рёрик... — выдавила из себя Ефанда и поморщилась от боли.

Недавно родившая младенца, она еще не была готова к близости с мужчиной. Рёрик отправился в поход, когда Игорю (или же Ингвару) было лишь четыре недели от роду, провел два месяца в Новгороде и других окружающих землях, но никогда не брал других женщин, соблюдая брачный обет. Внутри Ефанды было сухо. Она тихо постанывала от боли в животе, но Рёрик в том слышал стоны наслаждения и лишь ускорял темп, чем только больше будил в себе зверя.

— Хочу попробовать тебя на вкус, — прошептал он, с легкостью переворачивая Ефанду на спину, будто она ничего не весила. — Ты все еще пахнешь мной?

— Что? — испугано прошептала его жена и заморгала глазами. — Я не…

Она думала, что он опустится перед ее раздвинутыми ногами на колени, но Рёрик поднялся и прильнул губами к ее левому соску.

— Нет! — она вдруг вскрикнула и толкнула его в грудь. — Что ты делаешь?

— Хочу твоего молока.

Она не знала, что чувствовала в тот момент: стыд или отвращение. Грудь, которой она кормила своего сына, не могла быть предметом развратных утех. Удивленный отказом, Рёрик и сам испугался. Он отпрыгнул от жены и навис над ней тучным телом. Его лицо перекосилось от возмущения.

— Чертов младенец заботит тебя больше, чем я, — прошипел он.

— Рёрик, я не... — оправдывалась Ефанда, прикрывая грудь и пытаясь встать.

Варяг ударил кулаком по столу рядом с ее лицом, и девушка всхлипнула. Из ее закрытых от страха глаз градом покатились слезы. Вся ее тоска и боль, накопившиеся за время отсутствия мужа, вырвались наружу. Он дал ей встать и одеться, а сам кругами ходил по комнате, поглаживая бороду и бросая грозные взгляды то на нее, то на младенца, с любопытством изучающего потолок.

— Или ты перед кем другим уже раздвинула ноги?! — Рёрик подскочил к Ефанде и схватил ее за горло, но не сжал пальцы. — Я убью тебя, если ты даже в мыслях была мне неверна!

В ту же секунду в девушке проснулось все то языческое и словенское, что было в ней до брака, что было в ней от Олега и от ее племени.

— Я не позволю тебе так меня унижать, — ответила она медленно и спокойно, насколько это было возможно в плену его сильных рук. — Сейчас же отпусти меня, или я заберу сына и вернусь домой, к Олегу.

Рёрик послушался. Он медленно убрал руку с ее шеи и вытер большим пальцем крупную слезу, катившуюся по ее румяной щеке.

— Я не спал с другими, — тихо ответил он так, будто смилостивился. — Быть может, я жесток, но справедлив. Я не спал с другими. Хотя мог бы. Не стращай меня своим возвращением к брату. Ты и сама знаешь, что он жив только потому, что ты моя жена. Мне ничего не стоит сегодня же их всех вырезать!

Конунг взглянул на младенца и, наконец, решил взять его на руки. Делал он это с опаской, словно то был вовсе не младенец, а зверек, который в любой момент может цапнуть за пальцы.

— У него твои глаза, — Ефанда с облегчением вздохнула и заговорила тем же ласковым и покорным голосом, что прежде.

— Я видел, как смотрит на тебя Синеус... Как прежде он не смотрел на тебя. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Рёрик потрогал указательным пальцем щечку младенца, словно проверял, живой ли он, настоящий ли. Маленький Игорь открыл голубые глаза, и его губки растянулись в улыбке. Он задергал крошечными ручками, пытаясь ухватить Рёрика за длинную бороду.

— Не болтай ерунды, муж... — тихо ответила Ефанда, а потом пожалела и подумала: «Не был ли тон мой слишком груб? Не разгневала ли я его?»

Ефанда лукавила. Она и впрямь заметила, как изменился Синеус, с тех пор как муж был в отъезде. Он все чаще говорил с ней, приходил понянчиться с малышом, что было не в его духе: Синеус детей не любил и, как оказалось, с легкостью их убивал. Он заботился о ней в те дни, когда она лежала с горячкой, и только благодаря его заботе она, возможно, теперь была жива и оправдывалась перед мужем. Все это Ефанда списывала лишь на благородность Синеуса и на его обязанности. Случись что с женой конунга — он первый будет отвечать за то своей головой.